Когда ни будь, я выберусь из подполья.
А вот что бывает если не спать всю ночь...
Костры или это было на далеком мосту
Это было на забытом всеми мосту.
Я стояла одна на зимнем холодном ветру.
Там камнями падало время на замерзшую грань воды
Сердце робкое, чуяло не избежать мне беды.
Я знаю, безумство грех.
Но на страшном суде он настигнет нас всех.
Я стояла одна на зимнем холодном ветру.
И думал, что отвечу я Богу на страшном суду?
Когда он спросит, почему с милым я была в разлуке…
А не милый еще вчера целовал мои руки?
Почему по утрам я молилась не Богу, а лучам, восходу?
Почему не дала священнику в дом свой проходу,
Когда тот помышлял из него изгонять сатану?
Почему не прошу я прощенья? За грехи? Почему не прошу?
Только руки мои так же краснею, когда тает между пальцев снег.
И горит, обжигая мне кожу на груди ведьмовской оберег.
Только вижу, уже алеют инквизиторские костры.
Словно розы они краснеют – расцветши посередь зимы
Поле.
Не хочу, ни грустить, ни плакать.
В этот утренний предрассветный час.
Ни тоски, ни обиды, ни боли, нету сил, в своем сердце держать.
Убегу я в лес, убегу я в поле, буду пить деревенский квас.
Будут травы, от бессонницы бледную, кожу мою обнимать.
Я рябину одну одинешеньку, обниму и скажу ей любя.
Что не долго нам сестрам родненьким, о своем уж мечтать.
Будет небо светлее росы, и тепла под ногами земля.
Убегу, убегу на поля, где кочуют коровьи стада.
Там хозяюшку я отыщу, поклонюсь и спасибо скажу.
Пусть она угостит меня ранью молоком, что свежее воды ключевой.
Убегу, убегу на поля, где златое растет пшено, сяду тихо и посижу.
Но открою глаза, как проказа опять, городское окно предо мной.
Рассветает солнце, освещая город, окна как могилы…
Нет, ни поле, ни пшено, ни деревенское село…
Только боль и плачь рябины…
Окна, окна, как могилы…
Костры или это было на далеком мосту
Это было на забытом всеми мосту.
Я стояла одна на зимнем холодном ветру.
Там камнями падало время на замерзшую грань воды
Сердце робкое, чуяло не избежать мне беды.
Я знаю, безумство грех.
Но на страшном суде он настигнет нас всех.
Я стояла одна на зимнем холодном ветру.
И думал, что отвечу я Богу на страшном суду?
Когда он спросит, почему с милым я была в разлуке…
А не милый еще вчера целовал мои руки?
Почему по утрам я молилась не Богу, а лучам, восходу?
Почему не дала священнику в дом свой проходу,
Когда тот помышлял из него изгонять сатану?
Почему не прошу я прощенья? За грехи? Почему не прошу?
Только руки мои так же краснею, когда тает между пальцев снег.
И горит, обжигая мне кожу на груди ведьмовской оберег.
Только вижу, уже алеют инквизиторские костры.
Словно розы они краснеют – расцветши посередь зимы
Поле.
Не хочу, ни грустить, ни плакать.
В этот утренний предрассветный час.
Ни тоски, ни обиды, ни боли, нету сил, в своем сердце держать.
Убегу я в лес, убегу я в поле, буду пить деревенский квас.
Будут травы, от бессонницы бледную, кожу мою обнимать.
Я рябину одну одинешеньку, обниму и скажу ей любя.
Что не долго нам сестрам родненьким, о своем уж мечтать.
Будет небо светлее росы, и тепла под ногами земля.
Убегу, убегу на поля, где кочуют коровьи стада.
Там хозяюшку я отыщу, поклонюсь и спасибо скажу.
Пусть она угостит меня ранью молоком, что свежее воды ключевой.
Убегу, убегу на поля, где златое растет пшено, сяду тихо и посижу.
Но открою глаза, как проказа опять, городское окно предо мной.
Рассветает солнце, освещая город, окна как могилы…
Нет, ни поле, ни пшено, ни деревенское село…
Только боль и плачь рябины…
Окна, окна, как могилы…